Внешние данные:

Характер:
Вспыльчивость завязывает глаза, распахивая дверь и выталкивая за пределы бетонной крепости. Слепо делаешь шаг, другой, натыкаешься на преграду. Из глотки рвется крик: тот прокатывается по стенкам, раздирая изнутри; металл оседает на языке, смешиваясь со слюной и презрением к собственной натуре. Та выглядывает из зазеркалья, выламывая губы и демонстрируя гнилые зубы; кажется, что если дотронуться до одного из них языком, то провалишься в вымученную временем и жестокостью бездну.
Навязчивая мысль: двигайся; вперед, только вперед, - не дает расслабиться.
Не ощущаешь себя в порядке: банальном, дряном и привычном. Всегда на каком-то палеве. Пытаешься отойти в тень, но понимаешь, что чей-то взгляд приклеен к спине, затылку и твоей беспорядочной сути. Общая темнота давит на виски. Моргаешь. Над тобой, между серым небом и сгущающейся нервозностью, зависает объемная чернота с распахнутой пастью. Она смотрит: внимательно, выжидательно. Ты перестал бояться. Два дня назад, месяц, может год. Кажется, что она всегда была вместе с тобой, над тобой. Она шепчет, но звуки складываются в помехи и перезвоны. Закрываешь глаза, натягиваешь капюшон на голову и ни о чем не думаешь.
Кожа на костяшках лопается; не чувствуешь боли, продолжая крушить иллюзорный барьер. Ударом, выдохом, но вместо того, чтобы продвинуться вперед, остаешься на месте, не понимая, как угодил в колодец из заслонок; ощущаешь привкус иреальности, - захватываешь ладонями воду, пытаешься изменить её ход и направление, но все просачивается сквозь пальцы. Силы кончаются, подменяясь настойчивым бредом и потрепанным желанием. Происхождение последнего неизвестно, но оно всегда было с тобой. Зверем следовало из черной в белую полосу и обратно, лобастой головой подкатывая под колени.
Когда-нибудь, – прорывается сквозь плотно сжатые зубы и губы, – будет лучше. Когда-нибудь, – заедает в подкорке, – всё встанет на свои места. Когда-нибудь.
Опускаешься на промерзлую землю, протягивая разбитые руки на встречу оскалившейся морде. Уверен, что лишишься пальцев и гордости; смысла и благоразумия. Чужие белки затягивает красная поволока; каждым нервным окончанием слышишь, чувствуешь и понимаешь, что наступил переломный момент, после которого от вчерашнего тебя ничего не остается. История красной шапочки на новый лад; смеешься, запрокидывая голову назад и обнажая шею.
Жест подчинения, – эхом отзывает чей-то голос, – жест повиновения и принятия.
Горячий язык касается разодранной кожи, слизывая смесь мяса и крови. Оцепенение сковывает лопатки, позвонки и дыхание. Под прикрытыми веками перестают двигаться глазные яблоки.
Вы достигаете взаимопонимания.
Сколько проходит времени? Не чувствуешь. Не понимаешь.
Зверь перестает быть отдельной личиной, преследующей по ночам и подставляющей под удар.
Учишься взаимодействовать. Слышать не только себя. Становишься спокойнее, сдержаннее и аккуратнее. Не бросаешься на проезжую часть и людей, не подставляешься под неприятности или выкрутасы судьбы. Учишься находить общий язык через разговоры, располагающие жесты и игру мимики.
Но иногда, когда достигнута точка очередного невозврата, а терпение стерто чужим давлением и провокацией, вся работа над собой летит в мусорный бак, оставляя после себя только ярость, неудержимость и презрение.

***

Злость душит, выдавливает из собственного тела. Пальцами к столешнице, пытаясь ухватиться, удержать равновесие, вот только гнев – не тот смертный грех, с которым можно легко совладать.
– Она похоже на шлюху. В этом своем коротком платье, на каблуке и размазанной помадой.
Челюсть очерчивает полукруг, а терпения не остается подавно.
– Ты же понимаешь, что говоришь о моей матери, а не о незнакомой бабе из дешевого клуба?
Губы натягиваются в брезгливой улыбке, обнажая все пороки и подгнившие места твоей подноготной.
Он не успевает открыть рот. Пятится к стене, выкидывая руки вперед. В глазах застывает ужас, когда твои пальцы ласково оглаживают кастет.
Вдох-выдох; поставленный и натренированный удар. Никому не стоит знать, что до семнадцати ты зависал в секции бокса, выплескивая юношеский максимализм, рвение к протесту и неугомонный идиотизм. Искал пути к решению навязанных проблем, сбивая костяшки и выматываясь до полного измождения. Сейчас мечта о титуле осталась за спиной, покрывшись пеплом и извращенными взглядами на прогнившую жизнь.
Он – это тот, кто должен зваться отцом; старый немец, променявший родину на американскую мечту. Тот, кто должен быть опорой для матери, примером для детей. Образец силы, ума и возможностей. Но кто-то решил, что это уже не модно, подкладывая под него первую, третью, десятую блядь. Те виртуозно обвиваются вокруг шеста, разводят накаченные ноги, обнажая невидимую полоску нижнего белья. Тянут «зови меня мамочкой, милый», накрашенными ногтями оттягивая щеку.
Он тот, кому проламываешь переносицу, не сожалея о содеянном. В твоей жизни не так много святых и запретных тем. Но женщина, подарившая жизнь, никогда не спустится со своего пьедестала. Она научила не пропускать служб на рождество и красиво говорить, умножать в столбик и быстро бегать. Показала, как правильно обращаться с женщинами, ножом и огнестрельным оружием. Научила любить, напоминая, что одноразовая страсть – пародия. Поселила уверенность, что счастье – выдуманная хрень.
В двадцать прерываешь все связи с отцом, уходя из дома. Разрываешься на редкие звонки и письма матери, пока ту не подкашивает болезнь, вынося за пределы этого мира.
На похоронах он щерится, поддерживая под локоть новую пассию.
– Ты наследник. Прижмет – сам приползешь.
На хую ты крутил такое наследство.
На хую ты крутил такую семью.
На.
Хую.
Гнев прорастает цветущей ненавистью, возводя отца в ранг злейших врагов.

Отсчет обнуляет достижения.

***

Перечеркиваешь одно из учений матери, окунаясь в клубную жизнь. Подводишь себя под трибунал из оплачиваемого секса, музыкального драйва, случайных знакомств и высокого градуса. Прожигаешь время, вбиваясь в разгоряченные тела. В памяти не задерживаются имена; сменяются параметры, цвета волос и пожелания. Все это грязнет под растянувшейся сигаретной дымкой, заполняя пустоту разнокалиберными образами. К первому греху прибавляется второй, окрашивая губы в сочный цвет и сексуально взмахивая задницей. Похоть накрывает с головой, любезно знакомя с новым миром, где правит жестокость и отсутствие сильных чувств. Чем меньше последних, тем выше поднимаешься в образовавшейся иерархии.
Вечно молодым,
Вечно пьяным, да?

– Я переночую у тебя?
Взгляд проскальзывает по худым коленям, поднимаясь выше. Под платьем точно нет нижнего белья, только молодое и подвижное тело, от которого несет духами и кальяном. Слюна густеет, а взгляд тяжелеет.
Мнется, пережимает ручку сумки.
Сплевываешь, раздражая собственные скулы натянутым оскалом.
– Можешь остаться до утра, не более.
Второй раз никому не приходится повторять; всем прекрасно знакомы правила этой игры. Здесь никто не верит в любовь, отношения и семейный быт. Ничего, что заставило бы остепениться; никого, кто намертво приклеил к собственной шкуре. Ты и сам уверен, что навсегда останешься изголодавшимся и одиноким волчарой, у которого нет цели и перспектив. На последнем  пункте что-то щелкает, заводным механизмом взрывая отторжение к самому себе.  Наутро, выпроваживая безымянную Золушку, затягиваешься, понимая, что настало время что-то менять.

С этого дня перестаешь зарекаться, заменяя «никогда» и «навсегда» на «может быть». Киваешь своему отражению и вжимаешь бычок в пепельницу, проворачивая несколько раз.

Нулевой отсчет перекатывает к первой единице, запуская всё по новой.

***

Гордыня скользит вязью татуировок по телу, зачесывается челкой назад, обводит костлявыми пальцами выбритые виски. Перестаешь пренебрегать внешним видом, находя в этом определенную отраду. Люди учатся смотреть на тебя по-другому, считают, что за дорогими тряпками _настоящий внутренний мир, – брехня, ты-то знаешь; это льстит, обольщает, вешает обманную лапшу на уши, вылизывает признаниями изнутри. Самолюбие раскрашивает собственный павлиний хвост в разноцветные линии, создавая иллюзию красочности и вариативности.
Подбираешь машину под стать. Плавные линии, низкая подвеска, матовая покраска. Разгоняешь свою детку за линией города, та благодарно урчит, набирая обороты, пересекая стрелкой спидометра дозволенную отметку. Получаешь штрафные баллы за превышение, но тебе откровенно плевать; права остаются с тобой, накидывают сотку за лицензию. Только так, на скорости, где-то за пределами суеты и городской скандальности, между пустынными просторами, чувствуешь себя свободным, вне системной ущемленности, ведь начинает вымораживать повседневность и пьяная рутина, давя на нервную систему кошмарами и закрученными галлюцинациями.
Квартира-студия, дорогая мебель, полы с подогревом. Нравится ощущать себя в красивой и переплаченной среде. Лишние очки на карту самомнения. Ровно до момента, пока от этого не выворачивает на какой-то гребаный ковер.
Но так, в надменной роскоши, продолжается недолго. Уныние открывает свои объятия, флегматично улыбаясь.
Надоедает обматывать, отводить взгляд от искореженного лица из зазеркальной реальности. Продаешь квартиру, сменяешь шмотки на китайскую подделку, отдаешь машину одному из друзей. Тот, в благодарность, предлагает помочь с переменами. Хватаешься за этот шанс.
Уже через несколько недель оказываешься в Бонне; постоянное место жительства, – проговариваешь четко, когда прогуливаешься по одной из улиц; окатывает странными ощущениями, не подвластными для расшифровки, – постоянное. место. жительства.

Нулевой отсчет отбивает четкое «два».

***

Легкая форма зависти и алчности объединяются, загоняя в магазин с музыкальными инструментами. Осматриваешь солидный стенд с гитарами; ничерта в них не понимаешь, но линии и стиль заманивают в свои сети. Продавец предлагает опробовать, отказаться не получается. Именно в этот момент в твоей жизни вырисовывается новая работа, квартира на втором этаже и красавица, на которой учишься играть в своё свободное время. Получаться начинает спустя солидный отрезок времени; так открываешь в себе жадность по отношению к музыке. В квартире появляются пластинки и диски, плакаты и разбросанные партитуры. Большие наушники висят где-то на стуле, а комбик стоит около кровати.
Однажды, проходя мимо цветочного магазина, улавливаешь запах. Он ведет тебя за собой. Не знаешь, что пошло не так, но устраиваешься на полставки. Впервые ощущаешь себя настолько спокойным и цельным.

Нулевой отсчет выбрасывает костями «три»;
ты же начинаешь получать удовольствие.

***

Бремер врывается неожиданно, своим поганым характером расшатывая равновесие и спокойствие. Тяжело сходитесь, душа друг друга в ревности и недоверии, но твои вещи перекочевывают к нему, занимая положенные, по твоему личному закону, места. Никогда не думал, что встанет на альфу; никогда не предполагал, что окольцуют и привяжут, посадив на цепь.
Когда он рядом, тебя душит чревоугодие.
Невозможно.
До ебаной боли в кулаках и под солнышком.
Тебе хочется его сожрать, никому и никогда не отдавая.

Нулевой отсчет перестает быть «нулевым», а ад открывает врата, предлагая экскурсию по семи кругам.

▼страхи:
- сны
- затяжная депрессия
- остаться одному
- проебаться на полную

▄ любит:
- музыку
- адреналин
- тюльпаны
- Бремера

■не любит:
- перепады собственного настроения
- обмудков
- бессонные ночи

Связь:

Отредактировано Evgen Abramson (2015-01-24 22:34:40)