«Mama, уйдите, вы стоите на кладбище убитых мной животных».
«Мои впечатления детства были таковы: постные пасторальные пейзажи провинциальной природы, простирающейся вокруг нашего загородного дома, в котором я жил с родителями, ежедневные часы звенящей скуки и тишины, отсутствие друзей и монотонные наставления матери-невротички — до дрожи раздражающим меня голосом — после принятия ей почти запредельного количества лекарств. Отца же я видел редко: он мог пропадать на недели или на месяца. В моей памяти он остался весьма экстравагантной персоной: эмоциональным человеком, положившим всю свою жизнь на мир криминала и на умелое «дергание» очень хрупких струн души моей матери.
Все свое раннее детство я был предоставлен сам себе, был замкнутым, много времени тратил на чтение, развлекал себя играми в одиночестве. Еще в детстве почувствовал в себе зарождающуюся потребность выплеска ярости, что после вылилось в жестокие игры и научные эксперименты над животными, когда я проверял на них действие температур, давления и электричества, вводил в них с помощью шприца различные препараты из аптечки и смотрел на реакцию, — в большинстве случаев на смерть. Чаще эти времена вспоминаются мне как промозглая серость без единого проблеска живого цвета».

«Закон превыше человека? Нет. Это сам человек, это я – творец Закона!»
«С наступившим пубертатом мой облик начал становиться все более маскулинным. Я резко вымахал, набрал массу и теперь мог обладать настоящей силой. И я по-прежнему чувствовал в себе те же потребности жестокости, только игры с хомячками и канарейками перестали быть тем желанным уровнем. Я заинтересовался людьми, активно знакомился с ними. Но практически лишенный какой-либо возможности формировать привязанности, я не заводил серьезных отношений ни с кем, а использовал всех только в качестве своих «инструментов» для получения желаемого. Еще в школьные годы я начал ощущать резкое отторжение правил этого мира. А после школы — все, чего я хотел, это устроить адские пляски на гробу той закоснелой социальщины, в которой вращались абсолютно все вокруг — и требовали того же от меня. Я чувствовал себя зверем, закованным в рамки цивилизованности, рамки существующей морали. И выпустить этого зверя было первой необходимостью».

«Я способен созидать, но для начала я разрушу все, чтобы стать Богом».
«В первые годы моей студенческой жизни по моей инициативе мы с моим другом-бетой Карлом основали организацию: что-то вроде своеобразного симбиоза политического движения неофашизма и религиозной секты с культом деструктива и жестокости. Главным идеологом и творческим вдохновителем являлся я. Карл же был моей правой рукой. К слову, в те времена он был единственным близким мне человеком, хотя наша дружба завязалась совершенно неожиданно: в старшей школе мы с моей компанией любили развлечься избиением мальчиков из воскресных школ, и в одной из таких встреч мы и познакомились. Я пинал Карла, лежащего в грязи на асфальте, спрашивая, почему же его любимый Иисус не спасает его, а потом представился ему бастардом Дьявола и предложил ему узнать истину существования, о которой знаю я. Странное дело, но он, хоть и был испуган и растерян, согласился тогда, даже проявив искренний интерес. И я переманил его на «свою» сторону, приблизил к себе и выступал для него в роли этакого духовного отца, рассказывая о прелести свободной от предрассудков жизни, а впоследствии проникся к нему практически родственными чувствами.
Наша организация скоро приобрела свой узкий круг последователей. Мы любили устраивать частые собрания, ставили себе цели борьбы с этим консервативным миром, презирая всех тех конченных биомашин и деградирующих слабаков, которых он воспроизводил. И каждую неделю мы устраивали оргии. Я так любил это, я нырнул в это с головой, погряз в этом, вывернутый перверсиями наизнанку, отдавал всего себя — и чувствовал себя на своем месте, счастливым, удовлетворенным. Вскоре все начало усугубляться, так как наши аппетиты возрастали, а зависимости от некоторых запрещенных препаратов крепли. В целом, наша организация просуществовала почти два года, а потом меня арестовали. Кто-то дал наводку, но взять нас с поличным не получилось. Хотя то, что я основатель секты и притона, подтвердилось показаниями некоторых свидетелей. Я был дико зол тогда, а на суде устроил настоящее шоу, заявившись туда в костюме Иуды, в ходе процесса швырнув на пол тридцать серебряников перед судьей и продекламировав несколько стихов из Евангелие вместо показаний по делу. В итоге я получил три года условно и вдобавок принудительную проверку своего психического здоровья. После этого наше движение распалось, а Карл переехал жить в другой город».

«Я проведу тебя через боль, через любовь, через тщеславие и безумие. Готов ли бы быть со мной вечно, Парцифаль?»
«За три года жизни под присмотром правоохранительных органов я почти смог усмирить нрав, хотя отказаться от всех своих желаний не смог. В университете я был отчислен, но это меня мало волновало. После нескольких лет поисков себя в разных занятиях, я переехал в другой город. За 10 лет я смог подняться: занялся бизнесом, стал владельцем компании, занимающейся вопросами недвижимости, а после — в целях расширения — открыл филиалы еще в двух городах, предоставляющих консалтинговые услуги в той же сфере.
С пришедшей зрелостью та неистовость, с которой я жил раньше, смогла уместиться в заданные мной рамки, а потом и вовсе затихнуть до лучших времен. Жизнь приобрела стабильность, в ней появились размеренность и порядок. Я стал спокойнее и теперь словно сумел вырвать взглядом из своей вечно меняющейся души хоть какой-то устойчивый, ясный образ — и это был образ серьезного ответственного человека. После многих лет периода тихой жизни, работы и череды ничего не значащих для меня любовных интриг я встретил Его. Парцифаль ворвался во тьму моего сознания яркой вспышкой. Очень привлекательный, талантливый и готовый, казалось, на все в этой жизни молодой человек. Чувства у меня к нему возникли сразу (правда, долгое первое время они были сосредоточены исключительно в области тазобедренного сустава), а потом я захотел большего, захотел сделать его только своим. И… не знаю, что это, привороты, магия, но вскоре я был так вдохновлен своей любовью, что подарил ему кольцо и был очень рад предстоящей свадьбе. Впервые в жизни я почувствовал, что привязался к кому-то по-настоящему, что кто-то может быть мне настолько дорог».

«Истинные пары? Да я ебал!»
«Планы обрести счастье в браке воплотились бы в жизнь, если бы не один случай, который случился, когда я возвращался домой к жениху. Тогда я заметил беззащитного омегу, способного уже только всхлипывать и скулить, умоляя о пощаде, бесцеремонно прижатого к стене в переулке. Я не смог не вмешаться, влез в драку с возбужденным альфой, собирающимся его изнасиловать. Но после того как мы остались со спасенным омегой одни, я сам не смог совладать с собой — и в считанные секунды предстал перед ним новым насильником. На это определенно повлиял факт того, что это случилось в последние дни гона, да и запах омеги абсолютно выветрил из моей головы все мысли о том, каковы могут быть последствия — остались только обнаженные инстинкты, что сводили меня с ума. Как выяснилось, омега был моим истинным, и во время моего изнасилования, которое, правда, было таковым только несколько секунд, а потом быстро лишилось необходимости принуждения, я неосознанно поставил метку на его шее.
Об измене я решил умолчать. Признаться, я был сражен этим чувством, что все вышло из моего контроля. Я почувствовал невероятное разочарование и досаду из-за сложившейся ситуации, потому что ощущал, как намеченное семейное счастье стало совсем призрачным и хотело ускользнуть от меня, как песок сквозь пальцы.  Скоро Парцифаль узнал обо всем. Я ждал от него сокрушительного скандала, апокалиптической истерики, но он был спокоен, даже принял это. Мы иногда проводили вместе время — втроем. Отношения между мной и женихом не изменили привычного хода, хотя я старался всегда быть начеку, считая, что это лишь затишье перед бурей. Спустя какое-то время стала известна новость, что омега был убит, и мне пришлось весь вечер вытирать горькие слезы с белоснежных щек Парцифаля, успокаивая его и заодно оценивая его потрясающую актерскую игру. К слову, привязаться к своему истинному я не успел, поэтому какого-либо сожаления по поводу этой новости не почувствовал. В сводке говорилось о том, что в преступлении был виноват некий насильник, но сомнений в том, что это дело рук Парцифаля, у меня не было. Верно, это была очень завораживающая картина, детали которой мое воображение сразу же имело удовольствие представить.
Парцифаль в тот вечер обещал мне серьезный разговор, когда все придет в норму, но после беседы по душам не получилось: потому что в один день он просто пропал из города без предупреждения. Вслед за любовником я не поехал, оставшись наедине с теми гнетущими мыслями, что сопровождали меня почти круглосуточно. Но это одиночество было полезно, я решил привести в порядок мысли и чувства, а потом во что бы то ни стало восстановить былые отношения».